Я написал это для Two-Face, который уже давно перестал напоминать, интересоваться "как идет процесс?" и подгонять меня. Наверное, отчаялся) И неудивительно, поскольку ждать ему пришлось никак не менее двух месяцев. Я рад, что наконец-то могу предподнести моему двуликому другу этот подарок))
Бетой я так и не обзавелся, рейтинг PG-13 (лично я своим детям позволил бы читать), пейринги... Официальный - Брюс/Двуликий, ну и Джокер/Двуликий, пожалуй. Жанр - AU, angst и что-то еще, название чему я затрудняюсь дать...
Cyclothymia
(Циклотимия*)
читать дальше
- Красиво, да? – говорит Джокер, и отблески дальнего пламени смягчают сухой блеск его глаз.
- Люблю это! – кричит он в сумасшедшем восторге, и неудержимый хохот его тонет в оглушительном грохоте.
- Славно повеселились? – отталкивает руку Двуликого, самостоятельно взбираясь на очередную крышу. Машинально зажимает ладонью открывшуюся рану около ключицы, заворожено любуясь ново возникшим каменным хаосом.
Двуликий кивает в ответ на блики огня в глазах Джокера и переводит взгляд на огненный вихрь, обжигающий небеса.
Двуликий кивает, заслоняясь рукой от пыли, мелкого мусора, кирпичной крошки, влекомых взрывною волной.
Двуликий кивает, подставляя Джокеру плечо.
Но дома… Дома Джокер мечется не в силах отыскать себе места, птицей бьется об арматурную клетку, залитую слоем бетона. Многокилометровый флер безумия – его аура, его энергетика – невместима в четыре стены. Давление в девять атмосфер.
Джокер носится по комнатам. Бросает в стены все, что подвернется под руку, ругается сквозь зубы, разнося в мелкие щепки чудом уцелевшие до сих пор остатки обстановки.
Дома Джокер ненавидит стены, ненавидит Двуликого, ненавидит Готэм, ненавидит Бэтмена, ненавидит свою улыбку, ненавидит, ненавидит, ненавидит…
Двуликий не встает из кресла, утомленно наблюдая за моральной агонией Джокера.
Двуликий играет монеткой, отрешаясь от шума.
Двуликий устал. От накала эмоций, от насыщенности их жизни, от безудержной, безумной, невозможной, невыносимой активности Джокера.
Траекторию перемещения Джокера по дому несложно определить на слух – отдаляющийся грохот и все менее разборчивые ругательства предрекают Двуликому одиночество на ближайшую ночь. Отчетливый хлопок дверью подтверждает его способности провидца. Звенящей тишине, гудящими басами ударившей по барабанным перепонкам, тонкой и краткой нотой вторит звон выскользнувшей из пальцев монетки. И вновь – звенящее беззвучие.
Двуликий по-прежнему недвижим.
Джокер ушел.
В характере Джокера – запросто выскочить из дому, не оглянувшись, не накинув пальто, забыв позвать с собой. Спустя пару кварталов он будет недоуменно озираться в поисках спутника, которого он оставил дома. Но не в этот раз. Сегодня Джокер хочет затеряться среди правильных геометрических фигур, черными исполинами подпирающих облака. Надышавшись свободой, он нанесет «визит вежливости» в единственный дом, где его все еще принимают, прихватив в качестве подарка хозяину накопившееся раздражение.
Двуликий исключительно хорошо знает и понимает Джокера, чтобы позволить себе заблуждаться насчет его настроений.
Джокер поступает так с нечеткой периодичностью в несколько дней, что сложно ожидать от его натуры – хаотичной, как он сам предпочитает ее определять, или попросту дерганной, какого мнения придерживается Двуликий. Он уходит, не попрощавшись, ночью, один.
Двуликий поступает точно также. Он встает и, как будто неохотно, покидает их неуютное прибежище. Двуликий также делает это время от времени.
Джокер смутно подозревает, где бывает Двуликий в иные дни.
Двуликий догадывается, где Джокер иной раз проводит дни напролет.
Высокий забор окружает особняк Уэйнов. Двуликий называет охране имя. Имя, которое открывает двери. Золото окупает молчание, и Двуликий знает, что безопасно может произнести здесь волшебное слово – сигнал, на который всегда откликается Брюс. Это имя погибшего. Это имя принадлежит его прошлому, далекому как сон, часто приходивший в детстве и бесследно затерявшийся в годах, но не ему. Он глубоко вдыхает, как перед погружением на глубину, и произносит эти два слова, слыша самого себя приглушенно, будто сквозь тяжелый слой воды, так велико отчуждение. Но он знает - для Брюса это имя – как выстрел, прогремевший в мирное время. Двуликий говорит: «Харви Дент», и сам Альфред выходит ему навстречу. Двуликий решительно переступает вслед за ним порог дома, дома, в котором ему не следовало бы появляться.
Ни одно окно в доме не светится. Джокер бесшумно проникает на огражденную территорию. Есть одна лазейка, оставленная, как будто, специально для него. Быстрым шагом, минуя дом, Джокер направляется к маленькому флигельку, который, как он знает, скрывается за ним. Обогнув дом, он удовлетворенно улыбается – одно из окон все-таки светится в этот час. Нарочито громко насвистывая, Джокер без опаски пересекает лужайку. Здесь никогда не спускают на ночь собак. Здесь, вообще, нет никаких собак. Доктор ненавидит животных. Впрочем, людей он тоже не любит, но они-то, по крайней мере, представляют интерес для его извращенно-научного склада ума натуры. Джокер громко стучит в окно. Щелчок замка – дверь приоткрывается, на пороге возникает темная фигура.
- Харви, - Брюс подходит быстро, почти бросается к Двуликому, хватает за руки, заглядывая в лицо. - Ты пришел, - говорит он утвердительно, с явным облегчением в голосе.
Лицо Брюса отражает сочувствие и вполне уместное беспокойство, пока взгляд его скользит по потрепанному костюму Двуликого, нервно вздрагивающим пальцам рук, по его изможденному, осунувшемуся лицу. Двуликий, опомнившись, поспешно улыбается, встречая пристальный взгляд проницательных глаз. Едва дрогнувшие брови Брюса дают понять, что оплошность эта им замечена.
Двуликий осознает внезапно, затаивая изумление, что отвык улыбаться. Он искренне рад встрече, просто... забыл улыбнуться. Брюс, не выпуская его ладони, ведет куда-то. Двуликому безразлично - куда, он просто рад, действительно рад. Манеры и жесты Брюса исполнены дружеского участия, но во взгляде его – искорки радости вперемешку с упреком, беспомощным и горьким.
- Я соскучился, - Двуликий опускает вниз глаза, испытывая стыд. Обрывков того, что принято называть связью с реальностью, вполне достаточно, чтобы отдавать себе отчет – он возвращается не в последний раз.
И ему стыдно. Перед этими стенами – безмолвными свидетелями его многочисленных возвращений и внезапных уходов. Перед Альфредом, который с неизменным, неискоренимым достоинством выражает ему свое расположение: чуть заметно улыбается и выходит из комнаты, осторожно притворив за собой дверь.
- Харви… - Брюс пробует его имя на вкус, заставляя Двуликого вздрогнуть от внезапности этого звука.
- Джей, - констатирует доктор. И молчит, рассматривая фигуру Джокера.
- Ну, - нетерпеливо бросает Джокер. – Ты пустишь меня, или как?
Крейн отступает – пара шагов назад – пропуская Джокера в лабораторию. Это не та, настоящая его лаборатория, ярко освещенная, сияющая металлом и стеклом. Здесь же, скорее, хранилище и библиотека. Облитые тонким слоем приглушенного света, занимают полки книги, бумаги и бутылки с готовыми растворами. В каждой из бутылочек яды, яды, яды – любимое хобби Крейна. Сама смерть смотрит стеклянными глазами со всех стен этой комнаты.
Джокер подходит к полкам, касаясь кончиками пальцев прочно закупоренных стеклянных емкостей со смертоносным содержимым, поглаживает их почти нежно. Они завораживают его - злой разум, заключенный в стекло, разлитый по пробиркам дьявольский ум доктора в чистом виде. На каждой из склянок указан ее номер, на иных - примечания латынью. Быстрый взгляд в сторону доктора – сосредоточенно перебирает бумаги, отлично. Незаметно выхватить с полок несколько флаконов, спрятать в карман. Джокер не сомневается, что получил бы их в любом случае, но ему нравится эта неизвестность – каждая анонимная бутылочка несет в себе неизбежную и таинственную смерть. Сюрприз.
- Ну и что ты мне скажешь, доктор?
- Пожалуйста, чувствуй себя, как дома, - предлагает Брюс любезным тоном, но с ошеломляющей теплотой во взгляде.
Двуликий вежливо кивает, опускаясь в предоставленное ему кресло, не спеша окидывает взглядом знакомую до мелочей обстановку гостиной.
Дом Брюса, заново отстроенный на месте былого пепелища, истинное воплощение предусмотрительной эстетичности. Брюс, всегда спокойный и уверенный, кажется, не знает слабостей и поражений, вплоть до сверхъестественности. И Альфред – столь неизменный в мельчайшей своей привычке, что кажется вечным – третий элемент этой системы. Три части фундамента, на котором зиждется некий крайне устойчивый мир – мир Уэйнов - особенно притягательный в сравнении с той зыбкостью, которая составляет мир Двуликого нынче.
Что бы сказал Брюс, знай он об этом?
Что бы испытал Брюс, если бы терзающие его ум вопросы нашли бы, неожиданно, свои ответы? Отвращение? Гнев? Разочарование? Боль?
Что значит – почувствовать себя преданным для такого человека, как Брюс Уэйн?
Лучше не знать?
В противовес Джокеру, готовому сверкнуть обезумевшей улыбкой в любую из камер слежения, Двуликий предпочитает быть и оставаться мертвым. Ни полиция, ни мафия, ни Бэтмен – пока что никто не располагает сведениями, способными замарать постыдным клеймом память Харви Дента, честного окружного прокурора и просто-славного-парня. Он - призрак. Для всех, кроме Брюса.
Но способен ли Брюс предположить, что Харви Дент связался с Джокером?
Могла ли Брюсу прийти мысль объединить воедино его и Джокера - убийцу Рейчел? Поставить на одну доску его и Джокера, маньяка-психопата, погубившего Харви Дента, создателя существа, в равной степени изувеченного внутренне и внешне? Его, Двуликого.
Нет, Брюс предпочитает предполагать более естественные и правдоподобные объяснения. Брюс уверен, Харви Дент бродяжничает, подобно ему несколько лет тому. И Брюс Уэйн не может осудить его за это.
По крайней мере, до тех пор, пока Харви Дент возвращается.
- Ты стал частым гостем, - говорит Крейн, заталкивая часть бумаг в ящик стола. – Может, все-таки скажешь, что тебе нужно на этот раз?
Он всегда убирает бумаги. Личная придурь – доктор Крейн терпеть не может, когда кто-нибудь видит их, пусть в них и нет ничего секретного. Джокер подходит к столу и с размахом валится на стул, едва не теряя равновесия вместе с ним. Крейн оглядывается на шум, выразительно приподнимая брови.
- До чего же ты корыстный, Джонни, - Джокер рассматривает доктора, раскачиваясь на стуле, имитируя на лице нечто вроде научного интереса, нащупывая в кармане стеклянную бутылочку. Он прищуривает один глаз, наклоняет голову то вправо, то влево: доктор – голубокрылая букашка с хитиновым панцирем, он – биолог, изучающий ее сквозь лупу.
- Ходить в гости просто так – уже не модно?
- Только не говори мне, что ты снова за ядами, - с долей раздражения в голосе бросает доктор через плечо, но, когда он поворачивается лицом, оно спокойно. В изгибе неулыбчивых губ таиться привычная уже чуть веселая снисходительность, но ни следа неудовольствия.
- Какой догадливый, - выразительно шепчет Джокер, играя гласными.
- Неужели ножи нынче не в моде? – едва заметно улыбаясь, мягко говорит доктор. – Или, быть может, они… затупились? - поправляет очки.
Джокер ухмыляется. Глухое раздражение уходит. Бесследно пропадает та безысходная, нервная, тоскливая злость, которую невозможно погасить, даже устроив грандиознейший пожар. Джокер вынимает из кармана нож и быстро встает, делая шаг к собеседнику. Игра старая, но из любимых.
- Проверим их остроту? – подносит нож к лицу доктора.
Брюс, обеспокоено нахмурившись, касается ссадины на здоровой половине лица Двуликого.
- Харви…
- Со мною все в порядке, - невнятно комкает слова Двуликий, поспешно отворачиваясь, несколько поспешней, чем того требует ситуация. На пару секунд рука Брюса замирает, будто соприкоснувшись с незримым барьером, потом медленно опускается на стол, соскальзывая вдоль очерченной Двуликим границы.
- Где ты был? – очередная безуспешно предпринятая попытка заглянуть в ускользающие глаза.
- Везде и нигде, - отвечает Двуликий с легкой улыбкой, ненавидя себя.
- Ты бы мог… - начинает Брюс решительно.
- Нет, - прерывает его Двуликий, и голос его звучит на пределе напряжения. Брюс замолкает, чуть нахмурившись.
- Я могу что-нибудь сделать для тебя? – деловито осведомляется он, придавая бровям тот самый излом, который говорит в его случае не о недовольстве, а о решимости и готовности оказать настоящую помощь.
Двуликий отрицательно качает головой. Слегка печально. Чуть обречено.
Брюс молчит, опираясь подбородком на сложенные в замок руки.
Взгляд Брюса сосредоточен, он прикован к монетке, которую Двуликий, забывшись, машинально вертит в руках.
Взгляд доктора, прикованный к ножу, соскальзывает с лезвия, тускло поблескивающего у самых его глаз, и фокусируется на Джокере. Доктор протягивает руку, касаясь шеи Джокера, и кончиками пальцев отгибает воротник, расстегивает рубашку еще на одну пуговицу.
- Где ты так? – спрашивает доктор с интересом, рассматривая глубокую рану, осторожно, почти неощутимо, касаясь пальцами ее истрепанных краев.
- Осколком зацепило, - равнодушно отвечает Джокер, щелчком закрывая нож и пряча его в карман. Злые огоньки в его глазах гаснут, но внимательный наблюдатель отметил бы, что они лишь затаились в глубине.
- Ты поэтому пришел? – спрашивает доктор, расстегивая на нем рубашку. Вопрос риторический.
- Я говорил, что ты догадливый? – смеется Джокер, убирая упавшие на лицо волосы.
- Схожу за инструментами, - кивает Крейн.
Доктор отлично понимает, Джокер пришел не из-за раны. И не из-за яда. Доктор делает вид, что верит внешним незамысловатым предлогам. Джокер делает вид, что не замечает, не улавливает движения, когда распахиваются глаза доктора, суженные до того во внимательном прищуре, стоит лишь вскинуть на него взгляд.
Джокер падает на стул, позволяя Крейну обработать плечо. Доктор осторожно прикасается к ране.
Двуликий, погруженный в мысли, инстинктивно отдергивает руку, когда ладонь Брюса неожиданно накрывает ее.
- Харви… - в голосе Брюса уже нет ни радости, ни сочувствия или озабоченности, он звучит вдумчиво и сосредоточено. Брюс роняет слова одно за другим, как капли расплавленного свинца – медленно, тяжело.
Двуликий чувствует, как невольное напряжение, охватившее его, перерастает в трепет. Причина его кроется в особой интонации в голосе Брюса, безотчетно настораживающей его, смутно беспокоящей как заноза в ладони. Каждый раз, когда Двуликий слышит этот осторожный, взвешивающий тон, за этим следует очередной вопрос, очередной разговор, очередная попытка спасти его.
Правда невозможна, неуместна, остается врать или увиливать. Но Двуликий не чувствует в себе сил ни для одного, ни для другого, только - молчать. Все вопросы раскалываются о стену его безмолвия. И каждый новый вопрос Брюса, встречающий уже привычную тишину, вновь, и вновь напоминает о существовании этой стены, делая ее почти осязаемой. И каждый ответ, хранимый Двуликим в себе, очередной кирпич в ее основание.
- Харви, я хочу пойти с тобой.
Невольно дернувшись от резкой боли, Джокер переводит взгляд на руки Крейна. Руки, которые редко причиняют боль. Прикосновение его пальцев – легче ветра.
- Я достал его, - говорит доктор и бросает пинцет на стеклянное блюдце, отозвавшееся звоном. – Тебе стоило бы прийти сразу.
Закончив перевязку, он наливает в стакан прозрачную жидкость из очередного пузырька и подает его Джокеру.
- Это что? – Джокер, сжимая ладонью стакан, свободной рукой берет со стола опустевший пузырек. Абракадабра латинских слов на ярлычке абсолютно ничего ему не сообщает.
- Общеукрепляющее, - отвечает доктор, отнимая у него флакон. – Ты теряешь кровь.
- Надеюсь, ты ничего не перепутал, - со смехом говорит Джокер, одним махом опрокидывая стакан себе в горло.
- Нет, все верно, - доктор вертит в руках склянку, как вертят бокал с вином, рассматривая его на предмет осадка или неровного окраса, и поправляет очки, присматриваясь к ярлыку. Джокер замирает, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
- Доктор, - говорит он тихо и угрожающе, и по всему его телу пробегает судорога. – Что ты мне дал, черт тебя подери?
- О чем ты? – Двуликий не верит ушам. От теплой улыбки Брюса в венах его внезапно стынет кровь, беспощадными ударами бьет по вискам соразмерно такту сердца – громко, гулко, заставляя его с болезненным усилием прислушиваться к ответу Брюса.
- Я перестану быть Брюсом Уэйном… на время. Я буду просто человеком, каких тысячи. Я покину Готэм. Мы уйдем вместе, как бродяги – не взяв ничего. Отправимся смотреть мир вдвоем…
- Нет!– говорит Двуликий, быть может, чересчур пылко, обесценивая своей несдержанностью жертву Брюса – сложно достигнутый итог продолжительных размышлений. Брюс откидывается на спинку кресла, отшатываясь. Лишь теперь Двуликий осознает свою резкость. Он опускает виновато глаза под окаменевшим взглядом Брюса. В который раз за этот вечер.
Брюс, мгновенно овладев собой, быстро склоняется к нему.
- Ты сомневаешься во мне? – говорит он торопливо, как будто страшась, что отчаянная надежда покинет его еще до того, как он успеет завершить фразу. – Я – баловень судьбы, знаю, но однажды… Я ведь уже жил так. И я смогу повторить это снова. Харви, я буду надежным спутником, обещаю.
Долгое молчание Двуликого серной кислотой вступает в медленную реакцию с внутренним миром Брюса, разъедая и без того ветхую ткань его веры в лучшее будущее. Помолчав, он использует последнее средство – немного нечестный прием, но это его шанс. Говорит, улыбаясь небрежно, полушутя, но замирая внутренне:
- Быть может, ты хотя бы бросишь свою монетку?
- Нет, - отвечает Харви, не поднимая глаз. – Прости.
И этот отказ – как выстрел с близкого расстояния. Кажется, больше не остается ничего. Кроме клочьев.
Доктор берет со стола стакан и, принюхавшись, морщится, но говорит без удивления, мягко чеканя каждое слово:
- То же самое, что ты прячешь в кармане.
Джокер пытается встать, пытается вынуть из кармана нож, пытается зарезать доктора, но его тело больше неподвластно ему. Джокер валится со стула на пол, к ногам отравителя, предусмотрительно отступающего на два шага. Джокер упрямо, вновь, и вновь, пробует разогнуть руки, дотянуться до доктора, яростно вспоминая в его сторону все известные ему непристойные выражения, перемежая их с угрозами.
- Как неприятно. Пожалуй, мне не хватит внутренних сил полюбоваться твоими муками до конца, - говорит доктор, имитируя огорчение в голосе. Его спокойные, ясные глаза блестят из-под очков, стеклянные – как и все здесь. Глаза смерти. Он направляется к двери.
- Засунь свое милосердие себе в задницу, - хрипит Джокер ему вслед. Язык почти отказал ему, но он все еще не оставляет попыток встать на ноги. Не сразу замечает, как несколько секунд спустя в комнате вновь появляется Крейн с новой бутылочкой в руках.
- Противоядие, - говорит он, глядя в застывающие зрачки Джокера, и медленно – слишком медленно – выливает содержимое склянки в чистый стакан.
- Это было… - доктор говорит несколько слов на латыни, опускаясь на колени. – Вызывает у жертвы нервный паралич… на некоторое время, но, представь себе, не смертельно. Хотелось бы, чтобы ты знал об этом, прежде чем воспользоваться им.
Доктор вливает антидот в рот Джею, и уже через минуту мир постепенно начинает обретать материальные параметры. Пальцы Джокера ощущают жесткую шероховатость ковра, он начинает замечать тепло руки доктора, поддерживающей его за шею. Мышцы, расслабившись после сильнейшего напряжения, немного ноют. Джокер пробует пошевелить рукой и понимает, что она его слушается. Первое, что делает ею Джокер – со всей доступной ему силой бьет по лицу склонившегося над ним доктора.
Где-то на грани сознания, Двуликий смутно понимает, удар слишком силен. И он отдает себе отчет в том, что ударил. Пусть это и был невольно избранный единственно возможный вариант, но все-таки это был удар.
- Ты уверен? – омертвевший голос Брюса напоминает звон фальшивого золота. Двуликий медленно кивает, замирая на середине кивка, но, спустя секунду, окончательно склоняет голову.
- Как хочешь… - несколько отстранено произносит Брюс, глядя в сторону. Концентрация молчания в воздухе комнаты неукротимо подползает к критической точке. Вполне достаточно для хорошего взрыва. Двуликий ловит себя на том, что невольно мыслит категориями Джокера.
- Ты устал, наверное? – очевидно Брюс и сам понимает это, потому что голос его звучит на пределе сдержанности. Слова медленно плывут в плотной накаленной атмосфере, все же заставляя воздух слегка вздрогнуть. Но взрыва не происходит, и наэлектризованность молчания начинает постепенно рассеиваться.
Харви кивает, чувствуя невольную радость от перспективы покончить с разговорами. Брюс поднимает руку, раздраженно встряхивает кистью, раскалывая тишину тонким звоном. Взгляд Двуликого прикован к колокольчику в его руках, альтернативе древнего тамтама. И дух является – неслышно, незаметно, без лишних слов. Двуликий готов поклясться на Библии, что острые глаза Альфреда в миг оценивают степень взрывоопасности климата в гостиной, но ни при каких обстоятельствах он не позволит себе указать на это. Он лишь убирает со стола - молча, не выдавая своих мыслей ни единым жестом.
- Пойдем, я тебя устрою со всеми удобствами, - говорит Брюс непринужденным, легким тоном - довольно естественно, и выходит из комнаты. Брюс не упрекает его ни тоном, ни голосом, но в глазах старого слуги Двуликий читает укоризну. Все хуже, чем всегда.
Двуликий плетется следом, размышляя. Брюс имеет право злиться. Злился ли бы он сам на его месте? Да, злился бы.
Брюс открывает дверь, пропуская. Двуликий машинально ступает, не оглядываясь вокруг. И только когда он вплотную подходит к огромной кровати, он осознает, что находится в комнате Брюса. Он оглядывается на хозяина, все еще стоящего у двери. Рука его лежит на дверной ручке. Он бы злился, Брюс – не злится. Даже не понимая причин.
Он все еще ищет оправдания для него. Он все еще находит их.
Не найдя опоры, Крейн падает на спину.
Молниеносно вскочить. Удар. С силой, под ребра, ногою – чтоб не встал, пусть задыхается. Крейн рефлекторно сгибается, наклоняя лицо к ковру. Судорожная попытка уравновесить сбитое дыхание. Мокрые волосы качаются в такт шумному дыханию. Оборачивается в сторону Джокера. Смех? Еще удар – по зубам, с еще большей силой. Доктор стонет, и смеется вновь. Челюсть его цела – тело Джокера еще не вернуло всех своих сил. Искушение изувечить проклятого доктора… Да, нет? В любом случае – удар. Еще один, и еще. Снова, и снова. Веселье только начинается. Ты чувствуешь запах азарта и адреналина, доктор? Удар. Пусть восхваляет небеса, что не ножом - ногами. Распростертое тело манит, привлекает. Мишень. Захлебывается смехом и кровью, валяясь на полу.
Тяжело дыша, Джокер замирает. Рукой за волосы, бесцеремонно, фамильярно. Резкий рывок вверх – ты еще не умер доктор? Глаза доктора туманно-голубые, кровавые ручейки окрашивают белый воротник. Он переводит взгляд на Джокера, и губы его рефлекторно вздрагивают.
- Ну и что ты такой серьезный? – шепотом, с трудом от смеха и побоев произносит доктор. Джокер бьет вновь, но смех доктора заразителен. Споткнувшись о руку Крейна, он падает на пол, не удержавшись на ногах - все еще недостаточно послушных. Вдвоем они хохочут до изнеможения, доктор – вздрагивая от боли, Джокер – сжимая кисть его руки до хруста костей.
И это тоже – еще одна игра, вошедшая в привычку. Ловушки, которые они расставляют друг другу едва ли не по очереди. Джокер ожидает этого. Джокер надеется. Джокер ждет. И непредсказуемость каждой из выходок доктора – искреннее удовольствие.
Двуликий судорожно втягивает воздух. Шумно выдыхает. Тонет в эйфории. В голове что-то ослепительно мерцает – уже не разобрать. Дыхание Брюса – громкое, в ухо. Им легко вдвоем, как будто бы они созданы друг для друга. Вся тягостность их встречи, предшествующая этому, окончательно развеивается. Все это – туман, истаивающий под солнцем.
Можно подумать, Двуликий рад, когда нет необходимости беседовать. Можно подумать, он приходит сюда лишь за тем, чтобы испытать прикосновение теплой кожи к обнаженному телу. Можно подумать, минуты наслаждения – единственное время, когда он способен смело смотреть в глаза Брюса. Можно подумать, по-настоящему он любит Брюса, только когда тот молчит.
Дом Уэйнов – нечто вроде посольства. Сюда не долетают отголоски бессвязного бормотания мечущейся в галюциногенном бреду ночи. Острые края обломков кирпичей в руках бродяг, грязная, с тонким привкусом клофелина, любовь проституток, темная сторона выпадающей монетки, заупокойная молитва хрустящих ударов, алые капли, стекающие с кончика ножа – все эти властелины ночных улиц не имеют права голоса в его пределах. Дом Брюса оставляет ночной хаос за порогом.
Постель Брюса – убежище от того хаоса, что внутри. Двуликий не помнит кто он, прижимаясь к Брюсу всем телом. Двуликий не беспокоится о будущем – существует ли вообще категория «потом», для того, кто уже растворен в сумраке предрассветного часа? Двуликий забыл былое – может ли быть прошлое у того, кто отдается беспредельно? Без остатка.
В какой-то момент сплетения их тел он сам становится Брюсом Уэйном.
Между ними не принято хранить зло друг на друга за подобные проделки, но оба злопамятны. Это всего лишь шутки, но шутки злые. И оба готовы припомнить друг другу немало. Джокер беспечно смеется, и все же замечает вслух, осознанно добавляя в голос немного угрозы – не переступай границы, доктор:
- Ты, кажется, забыл, что шутки здесь шучу я.
- Да, и после твоей последней шутки со мною не здороваются все мои соседи, - соглашается с ним доктор тоном, каким ведут светскую беседу за чаем. – Да нет же, - изящно хмурит брови, - по-моему, со мной не здороваются уже все в этом городе. И мое сердце заранее трепещет при мысли о следующей... Мне стоит подумать о надежных баррикадах, когда ты явишься в другой раз. Лучше - о бомбоубежище.
- Доктор, у тебя совсем нет сердца, но зато твоя голова - в отличном состоянии, - вкрадчиво произносит Джокер, проводя сталью по груди Крейна. – Мой нож вонзился бы в выгнившую пустоту. Правда, - нож Джокера медленно скользит по шее, - мне чертовски интересно узнать, как выглядят твои мозги.
Доктор закрывает глаза, как будто погружается в это чувство – острый кончик ножа, уткнувшийся под подбородок:
- Можешь мне поверить – отвратительно. У меня есть снимки. Хочешь посмотреть?
Голос становится неразборчивым. Доктор, черт возьми, ты спишь или вырубился?
Двуликий не спит. Он размеренно плывет в волнах плавно скользящих мыслей, ощущая кожей тепло рук Брюса. Он знает: прижавший его к себе Брюс, также не спит – он прислушивается к дыханию. Брюс сторожит его сон, опасаясь заснуть. Двуликий лежит неподвижно, притворяясь спящим.
Комната, в которой в этот час не спит ни один из них, погружена, тем не менее, в мягкое сонное оцепенение. Тихое дыхание почти не вспарывает уютную тишину. В воздухе растворен аромат уверенности – ничто не произойдет. Никто не придет. Не сдернет тебя посреди ночи, не посмеет ворваться сюда, потревожить твой покой. Руки Брюса сильные, осторожные. Так держат только что пойманную птицу – крепко, но бережно. Брюс…
Кажется, его невозможно вывести из равновесия. Он никогда не смеется истерическим смехом. У Брюса нет привычки поигрывать ножом перед глазами собеседника. Он не взрывается фейерверком эмоций из-за пустяков. Брюс не играет с ним. Брюс любит его. И он тоже любит Брюса еще с тех времен, когда… Брюс также грустит о Рейчел.
Брюс не убивал Рейчел.
Сквозь настигающий его сон, он чувствует, как Брюс приподнимается и осторожно целует его. Уверенный, что Двуликий спит, он прикасается рукой к его лицу. Но Двуликий все еще на периферии сознания, и он слышит, как Брюс тихо-тихо, стараясь не разбудить, выдыхает на его кожу единственное слово:
- Бессердечный…
И обнимающие руки, прижимают его крепче.
Джокер энергично толкает спящего доктора. Сон доктора чуток – он широко распахивает глаза, просыпается с кристальной ясностью сознания, но, повернув голову и увидев, что это всего лишь Джокер, снова впадает в полудремотное оцепенение и с недовольным бормотанием забивается под одеяло.
- Доктор! – требовательно шепчет Джокер. Доктор, сонно похныкивая, отодвигается на край кровати. Джокер настойчиво трясет его. Наконец доктор сбрасывает одеяло и, повернувшись на спину, слушает, устремив взгляд вверх.
- Доктор, - Джокер придвигается и, глядя вместе с ним в стеклянный потолок спальни, шепчет ему на ухо: - Ты скажи мне вот что – на кого ты сейчас работаешь?
- Ты же знаешь – ни на кого. Сейчас я сам по себе.
- Знаешь, хочу позабавится с высшими формами местной власти… Они забыли обо мне – как легкомысленно! И чем грязнее их биография, тем лучше, законопослушные граждане этого зловонного города сидят у меня в печенках, - громко шепчет на ухо Джокер. – Не хочешь развлечься вместе со мною?
- Звучит… заманчиво.
- Что-нибудь уж совсем фееричное, - фантазирует Джокер, садясь на постели. – Может, устроить им публичную казнь?
- С обвинениями и доказательствами, как полагается? – негромко смеется доктор, вглядываясь в темноте в блеск глаз Джея. И морщится от боли, которую ему приносит смех.
- Да, и ты мне нужен для рутинной работы, а я… Я обеспечу шикарные спецэффекты. Для Готэма рассвет еще не близок.
Двуликий просыпается оттого, что Брюс поднимается с постели, унося мягко обволакивающее тепло. Быть может – от тягучего желания уйти, смутно беспокоившего его сквозь сон.
Двуликого тянет назад. Как ни смешно это прозвучит, но домой. Тянет в их неуютный, холодный, полуразрушенный дом. К погоням и перестрелкам, к маниакально-оживленному быстрому громкому шепоту и безумному, разрывающему ночную тишь, смеху, к обжигающему пламени и холодно сверкающей перед лицом стали. Никогда не сможет он быть прежним, и ему никогда не стать Харви Дентом. Единственный путь для него начертан на лезвие ножа Джокера, и Брюсу Уэйну никогда, никогда не понять этого.
Брюс накидывает халат и выходит из комнаты. За окном чуть заметно сереет небо. Сколько же он проспал? Полчаса? Час? Брюс, похоже, не спал вовсе. Куда ушел он в этот час? Двуликий предполагает, что Брюс пошел в душ. Это важно - Двуликий пытается рассчитать, сколько времени у него есть.
Выждав несколько секунд, он бесшумно вскакивает, поспешно одеваясь. Не стоит даже пытаться покинуть дом через дверь – Брюс непременно постарается задержать его, уговорить остаться. Разговоры пугают. Еще больше, чем вчера, потому что сегодня в нем осталось еще меньше искренности. Да, ему стыдно, но стыд не способен вытеснить всепоглощающей жажды возвращения в свой мир.
Двуликий распахивает окно, не задумываясь, прыгает. Второй этаж. Мягкий газон смягчает удар. Ноги пронзает резкая боль, но он может идти и даже бежать – то, что нужно.
Засунув руки в карманы, он, имитируя полнейшую беспечность, быстро приближается к выходу. Обе двери – для пешеходов и для транспорта – закрыты, здесь все на автоматике. В проеме двери будки для охраны появляется мужчина крупного телосложения.
- Простите, мистер Дент, я не имею права выпустить Вас, - говорит он вежливо, но твердо.
Когда, когда Брюс успел распорядиться? – мечутся лихорадочные мысли. Весь вечер он никуда не отлучался... Двуликий скрипит зубами. Чертов Альфред. В левом кармане плаща он нащупывает рукоятку пистолета. В правом, осторожно, стараясь не выдать себя лишним движением, надевает на пальцы кастет – позаимствованная у Джокера вещица, одна из многочисленных, которые он постоянно тащит в дом. С деланным безразличием на лице Двуликий небрежно пожимает плечами и разворачивается, как будто собираясь идти обратно к дому.
Доктор встает. Он медленно поднимается – мучительно, болезненно, но ничем не выдает своих мук. Накинув халат, он подходит к окну.
- Я, разумеется, наслышан о кое-каких темных делишках некоторых чиновников, но добывать доказательства придется тебе, - говорит он как будто в глубокой задумчивости вглядывается в ночной сад. На самом деле, он скрывает боль.
- Нет проблем, - пожимает плечами Джокер, наблюдая за доктором с кровати. – Только надо знать, где взломать и что похитить.
- Ты слышал когда-нибудь о Морице Эдвардсе? Самый осведомленный в этом городе человек. Он сделал себе состояние на шантажах известных людей. Он кропотливо собирает сведения о каждом чиновнике, в надежде поймать сенсацию. Неплохо бы заполучить его архив. Никто не знает, как зовут его по-настоящему, и где он живет. Но он вынужден контактировать с множеством людей, которые поставляют ему информацию. Правда, работает он только с проверенными людьми… и платит им достаточно щедро, чтобы заткнуть их рты.
- Неважно, у меня свои методы убеждения, - зевает Джокер, прикрывая рот кулаком, в котором зажат нож.
- На них сложнее выйти, чем заставить их говорить… Впрочем, не о чем беспокоится, ведь один из них – я…
Джей вскакивает с постели и, шлепая по полу босыми ногами, подбегает к окну:
- Рассказывай, - грубо разворачивает доктора лицом к себе. И доктор, подавив желание нахмурится от боли, рассказывает.
- …Разумеется, он очень осторожен, и хранит информацию в нескольких местах. Но я думаю, что ты…
- …смогу вытянуть из него все, что нужно, - Джокер договаривает за него. – Да-да, из всего этого можно устроить миленькое развлеченьице.
Оба смеются. Короткий поцелуй. Джокер подходит вплотную.
- Что мне взорвать для тебя? – шепчет эти слова как нежность.
- Аллея 17/20, дом 2, - так же нежно отвечает ему доктор.
- Договорились, - усмехается Джокер, и они скрепляют договор еще одним поцелуем.
Покорность, призванная усыпить бдительность, сменяется атакой. Двуликий, почти уже ступивший на дорожку к дому, неожиданно разворачивается, делает шаг вперед и, резко выбросив вперед правую руку, бьет кастетом в солнечное сплетение. Охранник сгибается от боли. Заваливается на второго, бросившегося к нему из глубин будки, не давая ему быстро выскочить наружу. Молниеносным движением Двуликий выхватывает пистолет и стреляет несколько раз в толстое стекло двери. Он знает этот трюк – несколько выстрелов в определенные точки и - стекло, которое не пробить беспорядочной автоматной очередью, осыпается осколками. Действует не на все виды бронированных стекол, но на этот раз повезло. Откуда знает о таких вещах Джокер – непостижимо.
- Стой! - сбитый с ног охранник наконец-то смог разогнуться и броситься к нему, но Двуликий мчится прочь. Второй преследует его, но Двуликий уверен, что сможет уйти – за время общения с Джокером он привык бегать. Огнестрельное оружие, захваченное преследователем, скорее, машинально, нежели с какой-то четкой целью, скорее мешает ему – в Двуликого стрелять воспрещается.
Преследователь останавливается и бежит обратно к особняку, но Двуликий не сбавляет скорости, он знает, что тот сейчас вернется на машине. Единственное его спасение – уйти с хорошо просматриваемой местности, нырнуть в узкие переулки, затеряться в них и бесследно раствориться в предрассветном сумраке Готема.
И ему это удается.
Джей возвращается позже, когда небо начинает уже слегка розоветь.
Радостный, в приподнятом настроении, он кричит с порога:
- У меня замечательная идея! Мы здорово повеселимся сегодня!
Двуликий соскучился.
Двуликий улыбается.
Двуликий подбрасывает монетку.
- Монетка говорит – нам повезет, - сообщает он Джею.
Джокер не слушает. Джокер хватает его за рукав, тянет за собой.
- Бежим, бежим! – шепчет он радостно-возбужденно.
Двуликий подчиняется, без вопросов и пререканий. Они сбегают вниз по короткой лестнице.
- Подожди, - Двуликий ловит руку Джокера. Двуликий быстро целует его, перегнувшись через перила. Губы Джея сухие. Он дергано отвечает на поцелуй – поспешно, без тени нежности, как будто отмахиваясь, но по-своему пылко. Ни капли не похоже на Брюса. Впрочем, он уже почти не помнит поцелуев Брюса. Жаль… Или нет?
Джокер тянет Двуликого вперед, вперед! Прокручивает в голове указанный доктором адрес. Скоро, совсем скоро, грязный дождик пополам с кровью прольется на Готэм.
Не может быть, чтобы там не было и папочки с надписью «Джонатан Крейн».
Да, она непременно найдется там, и Джокер уже знает, как будет выглядеть его следующая шутка над доктором.
*и небольшое занудство от меня, если кому любопытно))Циклотимия - психическое расстройство, характеризующееся перепадами эмоционального состояния пациента, что выражается в колебаниях между двумя фазами - депрессией и гипоманией.
Ну, депрессия это уже классика, всем известны ее симптомы: потеря энергии, чувство беспомощности в отношении себя и своего будущего, снижение интереса к общению, снижение самооценки, нередко - чувства вины и отчаяния, возможна потеря интереса к любимым занятиям, снижение аппетита, аутоагрессия, высокая потребность во сне.
Гипомания проявляется в виде прилива сил, повышенной активности, общительности, нередко - в раздражительности, повышенной двигательной активности, оптимистическим взглядом на мир, вплоть до состояния близкого к эйфорическому.
Короче говоря, все это весьма напоминает знаменитое биполярное расстройство, но в более облегченном виде.
Самый жуткий вариант, на мой взгляд, "монополярное" течение болезни - депрессивные фазы сменяются ремиссией (кратковременным ослаблением или даже исчезновением симптомов), без гипоманиакальных проявлений.
@темы: ... и помните! Алхимия - это наука! (с), funfiction, Бет-реальность
-
-
17.10.2009 в 22:27-
-
17.10.2009 в 22:58Кролик, говорящий твоим голосом
Это что за безобразие? Боюсь, мне прийдется доложить Старшему Брату о мыслепреступлении)))
-
-
17.10.2009 в 23:24*громогласно* ХВАЛЮ!
-
-
18.10.2009 в 16:10Ты его написал!!!
У меня просто нет слов. Это превзошло все мои ожидания. Два месяца окупили себя в полной мере.
-
-
18.10.2009 в 16:30Рад, что сумел угодить твоим вкусам))
-
-
18.10.2009 в 16:40Спасибо огромное. Порадовал меня
-
-
19.10.2009 в 03:40-
-
19.10.2009 в 21:31-
-
19.10.2009 в 22:50-
-
19.10.2009 в 22:58-
-
20.10.2009 в 17:30Да,соглашусь,с амплуа Бетты.Но,у вас я повторяюсь и так все безупречно,никаких особо смазанных и трудно воспринемаймых предложений не было)
-
-
20.10.2009 в 19:57-
-
21.10.2009 в 00:04Но Вы судите с точки зрения литературности, а поскольку персонажи не были придуманы мною, а изъяты из другой реальности, к произведению предъявляются и другие требования. Например, обоснование отношений и событий, опять-таки подразумевается, что персонажи должны быть "в характере". Короче говоря, иногда требуется не бета, но консультант))
-
-
21.10.2009 в 00:20Наш Готэм. А ведь и правда - как замечательно звучит))
и я все еще хочу от тебя тот кусочек
ты ведь знаком с Главным Принципом Алхимии?
-
-
21.10.2009 в 19:01ты ведь знаком с Главным Принципом Алхимии?
Надо же, Элрик усвоил хоть что-то...
Хииитрый.. И во что же мне это обойдется? Баш на баш?))
-
-
21.10.2009 в 20:39Это кто тут такой умный Элрика поминает? Мы знакомы?
Хииитрый.. И во что же мне это обойдется? Баш на баш?))
Даа-а... Я тебе тот самый кусочек, а ты мне этот самый кусочек